Маруся Климова: «Я уже не гадкий утенок, каким меня считали»

Звезда сериала «Проект Анна Николаевна» — о личном счастье, учебе в институте МВД и написании сценария

Маруся Климова до прихода в актерскую профессию успела поработать полицейским в оперативно-­разыскном отделе. Юридический институт при МВД эта хрупкая девушка окончила с красным дипломом. Но через год совершила крутой вираж и приехала из Хабаровска в Москву «поступать в актрисы». Через два года стала студенткой «Щуки», а еще через несколько лет сумела обаять нас в безумно смешных сериалах: сатирическом — «Мылодраме» о буднях телевидения и ироническом — «Проект Анна Николаевна». Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Маруся, знаю, что в юридический институт вы отправились, потому что там всем студентам платили хорошую стипендию. Но неужели только поэтому?

— Признаюсь, я вообще не понимала, куда хочу поступать. Не скажу, что в детстве мечтала о какой-­то профессии. Мне всегда казалось, что за меня все будет кто-­то решать, так было у нас в семье. Да и выбор был небольшой. Меня брали без экзаменов в физкультурный институт, так как я была мастером спорта по художественной гимнастике, вторым вариантом был актерский факультет в нашем театральном институте.

— А это желание возникло как?

— Я никогда не занималась ни в какой театральной студии, но с детства любила стихи читать и рассказывать разные истории, сначала даже стоя на стульчике. Мне хотелось играть на сцене и вообще говорить своим голосом, а не следовать выбору родителей. Но про актерство мама сразу сказала, что мне там делать нечего. В результате я подала документы в три института: физкультурный, педагогический (на филфак) и институт МВД. И да, последний был выбран потому, что, поступив, ты автоматически становилась не студенткой, а сотрудником полиции и получала не стипендию, а зарплату, причем со всеми дальневосточными надбавками, и в трудовую книжку шел стаж. Там было всего два факультета: следственный и оперативно-разыскной. На следственный я недобрала баллов, и меня перевели на другой.

— Но опер — это прямо боевая единица. Вы, конечно, занимались спортом, но все-таки девичьим — художественной гимнастикой, а здесь совершенно мужская профессия и учеба, по сути, армия?

— Наверное, я всегда была девочкой с мальчишеским характером. У меня не было страха перед тем, что нужно будет стрелять, заниматься самбо, я играла на компьютере в стрелялки. И институт, конечно, был своего рода армией. Каждое утро мы приходили к семи утра, за опоздание получали наряд. Стояли на плацу в жару, в холод, в снег, в дождь. Уходили домой часов в восемь вечера. В первый год я падала от усталости, несмотря на спортивную закалку, там ведь я тоже занималась с утра до ночи. Мы разбирали автоматы на время. Помню, что тогда в моде были очень длинные накладные ногти, а нам нужно было разбирать пистолет Макарова, примерно семь секунд — сборка и десять — разборка. Это было очень сложно, мы долго тренировались и не сразу сообразили, что ногти лучше ликвидировать, это опасно для жизни. Ломали их прямо с мясом и мусолили окровавленный пистолет часами. Если не сдашь, начиналась куча неурочных нарядов. Наказывали нас серьезно, дисциплина была жесткая. Но мне было интересно учиться. Несколько месяцев шел курс молодого бойца, обязали купить камуфляжную форму, берцы, которые страшно раздирали ноги в кровь, мы носили шлем, тяжеленные бронежилеты и противогазы. Помню, как в ноябре нас вывезли в поле, мы ползли по уже лежащему снегу и грязи, и если кто-­то поднимался чуть выше, чем надо было, то сразу огребал резиновой палкой. У нас были занятия с пулеметом Калашникова. Не выполнишь — могли отчислить. А как мы в наряде картошку чистили! Трех девочек ставили на это, чтобы тысяча человек в обед получили картофельное пюре. Руки были изрезаны ножом, в разводах от картофелин. А маслобойня! Тебе приносили брикет замороженного масла, и надо было железной машинкой резать его на порционные кругляшки. Еще был такой вид наряда: «бакомой». Это когда нужно было отмывать огромные чаны, в которых варили еду на весь институт, не говорю про посуду после всех поевших по три блюда. Но все вспоминается с теплом.

— Да уж, теперь, я думаю, все физические сложности на съемках после такого просто ерунда. А вы еще и умудрились окончить институт с красным дипломом.

— Наверное, я смогла это сделать благодаря тому, что педагоги к самой учебе относились с пониманием, зная все прелести курсантской жизни. Я самой себе удивилась, сделала вывод — все, что ты хочешь, можешь сделать, всегда найдутся люди, которые тебя поддержат и примут тебя таким, какой ты есть. Мне нравилось, что я могу быть собой, что я уже не гадкий утенок, каким меня считали в школе. Здесь у меня все получалось. К какому-­то институтскому празднику сняли фильм, в котором меня показывали, потом — в другом. В общем, я стала медийным курсантом. (Смеется.) Участвовала в конкурсах, получала разные стипендии, в том числе год — Потанинскую. Моя научная работа выиграла на одном из конкурсов, и мне платили правительственную стипендию. Так что учеба у меня была яркая.

— Школа оставила у вас, чувствую, не лучший след…

— Школу я ненавижу до сих пор. Я очень много пропускала из-­за спорта. И когда приходила, то каждый учитель считал своим долгом тут же вызвать меня к доске, и если я не была готова, получала «двой­ки» и насмешки. При этом я знаю, что во многих школах поддерживали спортсменов, ставили им хорошие оценки, даже если они были полными дураками. А надо мной издевались, и когда, например, я забывала, какой буквой обозначается сила тока, учитель, смеясь, говорила классу: «Ой, посмотрите на нее, она даже этого не знает!» Закрепилась установка, что я тупая. Мне так хотелось, чтобы мне поставили «пятерку» за стихотворение, которое я хорошо прочла, но ставили ее запинающемуся отличнику, а мне — никогда. Меня сравнивали с детьми из трудных семей, которые шатались по улицам, пили, курили. В одиннадцатом классе я уже стала мастером спорта и приняла решение уйти из гимнастики. Тогда у меня появилось время на учебу, я писала хорошие изложения, сочинения, но все равно никогда не получала отличные отметки. Я и сейчас понимаю, что до сих пор доказываю что-­то школьным учителям. Моя школьная подруга дружила с педагогом по русскому и литературе, хотя та меня, конечно же, не любила. Как-­то они встретились, разговорились, кто где, и моя подружка сказала, что я окончила институт с красным дипломом. Учительница безумно удивилась и сказала, что я его купила. И мне было так обидно! (Смеется.) Я думала: «Ну, ничего, я вам еще докажу».

— За вами в институте ухаживали, наверное, наперебой?

— Не скрою, было много романтических историй. Мальчики жили два года в казарме, как в армии, а мы могли ночевать дома. И так как у них и выбора, в принципе, не было (смеется), нам доставалось очень много внимания. Было смешно, сидя на лекции, получать смс с незнакомого номера. Пытаешься понять, кто это, предполагаешь, а человек не сознается. Такие квесты были постоянно. (Смеется.) Мы года три встречались с мальчиком с моего курса, перед окончанием института у меня был еще один молодой человек, но он приехал с Камчатки и вернулся туда, а я осталась в Хабаровске. Мы так и не смогли принять решение, кто к кому приедет, и отношения сошли на нет.

— А что у вас, простите, сейчас в личной жизни? Не может молодая, симпатичная, талантливая девушка в тридцать один год не быть влюбленной…

— У меня есть молодой человек, это сценарист Алексей Караулов. У нас прекрасные отношения, но пока разговоров про свадьбу нет. Знакомы были давно, потом был короткий период свиданий, и как-­то все естественным образом перетекло в совместную жизнь. Сейчас вместе пишем сценарий. Надеюсь, что в следующем году наша совместная история выйдет. Я очень люблю фантастику, в этом контексте очень начитана и насмотрена. Сейчас у нас сценарный кабинет из четырех человек: семейная чета — фантасты, и мы вдвоем. Помимо этого проекта у меня еще подписан договор на разработку другого сериала (улыбается), тоже с фантастическим сюжетом. Его идея у меня давно была в голове, и сейчас она вроде бы реализуется.

— Почему вы быстро решили жить вместе? Ведь романтический период ухаживаний и свиданий прекрасен, и он не повторится…

— Даже не знаю. Так вышло. И зачем быть далеко друг от друга, если можно быть вместе? Хотя я не против свиданий. (Смеется.)

— Прошлые ваши отношения были просто романами или тоже с совместным проживанием?

— Мы встречались, ходили в кино, друг к другу в гости, а жила я дома с мамой и сестрой. Мой первый молодой человек был не из Хабаровска, и в какой-­то момент родители сняли ему квартиру, когда нашим мальчикам разрешили ночевать дома. Он меня звал жить вместе, я оставалась пару раз, но мне это не очень понравилось. В общем, тогда я как-­то не поняла, зачем это надо. (Смеется.)

— А как вы распоряжались деньгами, которые стали получать? Помните, как отметили первую зарплату?

— После поступления меня сразу сняли с родительской помощи. Я никогда у мамы денег не просила ни на парикмахерскую, ни на одежду, стала полностью обеспечивать себя. Помню, что мы устроили стол с первой зарплаты, а потом я давала маме деньги. И еще я начала копить. Сначала я купила «мыльницу», до этого у нас не было никакого фотоаппарата. Потом накопила на свою первую поездку за границу. Я никогда нигде не была, очень хотела поехать, а у мамы не было возможности оплатить мне тур. После первого курса на свои деньги поехала в Китай. Во-­первых, потому что страна рядом, во-­вторых, на другие страны не хватало денег. (Смеется.)

— Ваши родители — врачи какой специализации?

— Мама по образованию врач-­педиатр, долго работала по профессии. Потом устроилась в спортивный диспансер и уже давно трудится в отделении спортивной медицины. А папа — анестезиолог-­реаниматолог, много лет отдал хирургическому отделению в больнице, но сейчас помогает людям с наркологической, алкогольной зависимостью и курением. Мама и папа вместе учились на одном курсе, и после окончания по распределению их отправили в Николаевск-­на-­Амуре, в единственную больницу, которая там была. Они проработали там до моего первого класса, а потом вернулись в Хабаровск. Но родители давно в разводе. Я была тогда в шестом классе. У папы другая семья, он тоже живет в Хабаровске.

— Для вас это было травмой?

— Это были девяностые годы, врачам вообще ничего не платили. Поэтому они работали сутками, особенно отец. Я помню, что он приходил домой только чтобы выспаться между сменами, так что мы его практически не видели. В тот момент он, видимо, и стал смотреть в другую сторону. (Смеется.) А нас с младшей сестрой мама так загрузила: мы ходили и на гимнастику, я на музыку и рисование, и мы отвыкли от папы, что ли. Мама узнала, что у него появилась женщина, и она ждет ребенка. Они выяснили отношения, отец собрался и ушел. Мы с мамой очень дружили с детства, я понимала, что выбор взрослых — это их личное право, ради детей оставаться вместе не надо. Моя мама никогда не показывала, что ей плохо, она сильный, волевой человек. Спустя много лет она мне сказала, что сначала было сложно, потому что осталась одна с двумя детьми, но потом поняла, что это был лучший выход из ситуации, и вздохнула с облегчением. У них к тому моменту были очень натянутые отношения, так что, наверное, это было действительно правильным решением.

— Мама еще выходила замуж?

— Нет. Всю свою жизнь она посвятила нам. А сейчас, когда мы выросли, она решила искать себе вторую половинку, подучила английский язык (она его еще раньше знала, потому что работала со спортсменами-­инвалидами, часто выезжала с командой на международные соревнования) и на сайте знакомств год назад познакомилась с мужчиной, он голландец, бывший военный, теперь занимается переводами профессиональной литературы. Они уже виделись, лето хотели провести вместе и обсудить планы на будущее, но из-­за коронавируса пока непонятно, когда у них случится встреча.

— Мама разочаровалась в наших мужчинах?

— Да. К тому же мужчина ее возраста либо женат, либо уже такой, которому вообще ничего не хочется, и мама считает, что в Европе люди не доживают, а живут — путешествуют на пенсии, а не влачат жалкое существование. Так что, оценив шанс найти такого мужчину в Хабаровске, она поняла, что он нулевой. (Смеется.)

— А с папой вы поддерживаете отношения?

— Да, но меньше, чем с мамой, конечно. Честно говоря, у меня осталась обида, что он с нами так поступил. Помню свои детские ощущения, что ему все равно, как мы занимаемся спортом, какие у нас достижения. А ребенку же всегда хочется поддержки и одобрения от обоих родителей. И несмотря на то, что мы жили вместе лет до тринадцати, по сути, он не особо принимал участие в нашей жизни. Мама его заставляла ходить к нам на соревнования, и на мой выпускной вечер он пришел, но сбежал. Он очень совестливый человек, и ему было стыдно, что он такой отец. Мы созваниваемся, но делиться проблемами с ним или просить о чем-­то я его не буду. Он даже не знал о моем отъезде в Москву и потом не спрашивал, как я тут одна, нужна ли помощь. Правда, уйдя от нас, он всегда платил алименты, и не только. Моя сестра училась платно, он помогал в этом, но деньги не заменяют любовь.

— Вы говорите, что мама вам очень близкий человек, но при этом — что она вас не хвалила. Сейчас все обстоит так же?

— Мама — потрясающая женщина, и, как я уже говорила, очень сильная, наверное, поэтому она смогла справиться со всем на низкооплачиваемой работе. Когда я поступила, у меня стипендия была больше, чем ее зарплата. Наверное, таким способом она стремилась научить нас с сестрой быть сильными, хотя, конечно, мне хотелось большей теплоты. Она любила безмерно, но так у нее проявлялись любовь и забота. Помню, если я заболевала, мама злилась, и до сих пор у нее случается такая реакция. И у меня осталось чувство, что даже если я не сделала ничего плохого, она все равно будет мной недовольна. У нас были немножко спартанские условия. Мама, наверное, боялась, что мы расслабимся, если она нас похвалит или покажет, что нами гордится, любит. А бывало, я этого так ждала… Помню, как на довольно крупных соревнованиях я заняла третье место, и, конечно, мне хотелось, чтобы мама сказала: «Ты молодец! Там было сто участников, а ты третья, это круто!», а она вместо этого заявляла: «Почему третья, а не первая? Потому что на тренировках халтурила». (Смеется.) Я знаю, что своим подругам она хвалилась, что я в числе призеров, что получила звание, но мне никогда этого не говорила. Такой характер. А мне хотелось, чтобы было как-­то по-­другому, например, чтобы накрыли стол и сказали, что это в честь меня, моего красного диплома.

— И вы маме никогда не говорили, что вам этого не хватает? И было ли в отношении сестры по-­другому?

— Не говорила. Мы сейчас смеемся над тем, что Дашка младше меня на пять лет, ей уже двадцать шесть, но она так и осталась маленькой, ей еще помогают. А я в эти годы жила одна в Москве, и у меня уже было два образования. С семнадцати лет я помогала семье. С сестрой мама тоже держалась строго, но мне кажется, что на мне она уже научилась воспитанию, все было чуть мягче.

— А вы ревновали маму к сестре?

— Да. Бывают братья и сестры — не разлей вода, а я не могу сказать, чтоб мы дружили и были на одной стороне баррикад, а мама — на другой. Мы все время пытались тянуть одеяло любви на себя. А сейчас дружим, но все живем в разных местах. Сестра уехала в Китай и два года училась в языковой школе, потом поступила в институт, в этом году окончила бакалавриат, и теперь будет два года магистратуры. Она — лингвист, педагог по китайскому языку и переводчик. Мама подростком отправила ее на месяц на Мальту, чтобы практиковать язык, она оттуда вернулась и загорелась учебой за границей. Просила маму отпустить. Денег, естественно, на это у мамы не было, но Даша не отступала, поэтому мы нашли вариант с обучением в Китае. Кстати, образование там намного дешевле, чем платное в Хабаровске.

— Мама осталась в Хабаровске совсем одна, не эгоистично с ее стороны…

— Да. За это я маму до сих пор благодарю. Я все детство была под страшным контролем, меня не отпускали никуда, даже в переходном возрасте с подружками погулять после тренировки. Так что вдруг открылась вот такая удивительная сторона мамы.

— А почему вы поступили на вечернее отделение в Щукинское училище? Студенты театральных вузов могут и так подрабатывать…

— Я была уже взрослой тетенькой, двадцать четыре года, и меня на очное отделение, даже платное, не брали. Поступала два года, потом решила пойти на вечернее. Мы учились официально четыре раза в неделю, но фактически занимались почти каждый день с пяти вечера и потом оставались, пока нас не выгоняли часов в двенадцать. У нас было все как на дневном: показы, спектакли, те же педагоги, но почему-­то наше отделение не включено в список выпускников на сайте Щукинского. Хотя мы такие же студенты и учили нас тому же, для меня это странно.

— До ваших больших ролей в «Мылодраме» и «Проекте Анна Николаевна» прошло всего два или три года, но у вас почему-­то было ощущение, что вы долго не снимались. Потому что вы окончили институт в более взрослом возрасте?

— Не знаю, просто уже очень хотела чего-­то серьезного, хотя сниматься начала раньше, чем поступила. Вообще, я считаю, все зависит от характера, желания и таланта. Конечно, каждому нужна школа, но сейчас я заметила, что в кино появилась тенденция брать не актеров, а просто типаж, поэтому у нас снимается много людей без образования. И нет ответа, необходимо ли для этого классическое актерское образование. Я не говорю о работе в театре.

— Но у вас, по-­моему, судя по фильмам в производстве, все очень неплохо…

— Да, я не могу жаловаться, в прошлом году у меня было пять проектов подряд, я не спала ночами, на одни съемки все время ездила в Питер, другие были на юге. В общем, долгое время находилась практически в состоянии зомби. Но мне все это нравилось. К тому же при огромной занятости я успеваю сделать намного больше, силы как будто прибавляются — эффект вечного двигателя. Когда же я свободна от работы, у меня вся энергия растворяется, и бывает сложно заставить себя хоть чем-­то заняться. К счастью, вот-­вот после карантинного перерыва должны начаться очередные съемки.

— Вы говорите о себе как о закрытом человеке, но у меня складывается противоположное мнение…

— У меня есть истории, которыми я не делилась ни с кем, кроме самых близких людей. Для такого доверия в человеке должно быть много чего-­то очень важного для меня. Я не могу в большой компании быть открытой со всеми, в этом смысле я, наверное, интроверт. Мне намного проще общаться один на один. (Смеется.) Иногда, правда, думаю, не много ли я наговорила, рассказала кому-­то. И все-таки я эгоцентрична, думаю, все, что мне нужно, есть во мне самой. Часто я сталкиваюсь с проблемой — люди ждут от меня чего-­то, а я этого не понимаю, хотя довольно эмпатична. Правда, я стараюсь ко многому не подключаться эмоцонально, потому что сама начинаю сильно переживать. Именно поэтому часто пытаюсь дистанцироваться. Например, на съемочных площадках многим моим коллегам кажется, что я закрытый человек. Но это не потому, что я не хочу с людьми дружить, просто если я кого-­то к себе приблизила, то вся отдаюсь ему эмоционально, а мне надо концентрироваться, настраиваться на роль. Хотя знаю многих актеров, которые на площадке шутят, травят байки и прекрасно работают. Конечно, я не хожу чернее тучи, рада со всеми увидеться, но всегда, в самом прекрасном коллективе держу дистанцию, мне это важно, чтобы чувствовать себя комфортно ради главного — роли, которую я хочу сыграть по верхней планке своих возможностей.