«Да, я — совок, но мне это нравится». Эпохальное интервью Рыцаря вольной борьбы

Анатолий и Сергей Белоглазовы.

Истории, истории и еще раз истории.

«Фух, самое большое интервью в моей жизни. Но самое легкое. Самому интересно все это было вспомнить», — выдохнул Анатолий Белоглазов после трех с половиной часов интервью-марафона по видео-конференции.

Белоглазов — стоик, это какой-то другой уровень выносливости и терпения. У журналистов во время большого интервью есть свой пик и спад. После первого часа разговора по видеосвязи, какие бы увлекательные вещи ни рассказывал собеседник дальше, слушать и концентрироваться все тяжелее — ты элементарно устаешь. Это не разговор в баре с другом, нельзя расслабиться, нужно выбрасывать очень много нервной энергии и постоянно сохранять напряжение мысли, следить, может быть, появится возможность зацепиться за вновь открывшуюся информацию и от нее построить другой интересный вопрос.

При этом, конечно, если интервью хорошее — собеседник тоже должен серьезно выкладываться. Вытаскивать из памяти самые невероятные и тонкие истории, развивать темы и не ограничиваться односложными и скрытными ответами. Белоглазов выкладывался так, как не всегда выкладываются профессиональные лекторы-мотиваторы перед большой аудиторией. И все это — с горящими глазами, навзрыд, с потрясающей детализацией. После 3,5 часов беседы я радовался тому, какие удивительные вещи были рассказаны героем, но при этом падал от усталости, мозги плавились, позыв в туалет скручивал. А чемпион Москвы-1980 стоял скалой, еще и согласился на замысловатый блиц. И ведь мне 30, ему — 64. Что тут сказать — нет школы лучше, чем старая школа. Браво, Анатолий Алексеевич.

***

— Как сегодня строится ваш день?

— Напряженная работа с утра до вечера, две тренировки в день. У нас был большой сбор здесь, в Подольске, ребята полтора месяца тренировались. После пандемии мы еле открылись, было трудно войти в работу, искали режим, в котором мы можем тренироваться.

— Самый большой промежуток в жизни, когда не заходили в борцовский зал?

— Это когда я в больнице лежал, операцию делал. У меня было много операций из-за последствий сгонок веса. Лежал в больнице в Германии месяц, наверное, или полтора.

Не выходил практически никуда. Вот самый большой период без борьбы за всю мою историю.

— Вы жили в разных городах и странах. С возрастом в какой город тянет сильнее всего?

— В Калининград, это родина моя. В Киеве мне тоже очень нравится, мы прожили там 22 года. Я раньше вообще не думал, что из Калининграда куда-то перееду. Но получилось, что тренер наш поехал в Киев работать, и мы с ним. Киев — один из красивейших городов Европы, а может быть, и мира даже. А Калиниград — родина моя, тянет туда.

«Родились с братом с разницей в 15 минут. Иногда хочу набрать ему, беру телефон, а он уже звонит»

— Вы с братом близнецы, близнецов по статистике рождается только 2%. Какая у вас разница во времени рождения?

— Между нами было 15 минут всего, мама сказала. Я старше брата на 15 минут.

— Мама что-нибудь со временем рассказывала о дне родов?

— Не рассказывала. В то время это как-то не принято было. Рассказывала только, что сначала я родился, потом Сергей.

— В каком возрасте впервые почувствовали сильную связь с братом, что вы больше, чем просто семья?

— Это всегда было. Даже не знаю, как почувствовал, всегда это было, с самого детства. Всегда друг друга защищали, даже если он не прав был, я все равно лез разбираться. Нас этому никто не учил, мы знали, что братья всегда рядом должны быть. А с годами было много раз — жили на разных материках, я в Канаде, он в Японии, я в Австралии, он в США — но вот хочу позвонить ему, только беру телефон — он мне звонит. Много раз так было, вообще необъяснима такая связь.

Иногда он рассказывает мне вещи о себе, которые происходили со мной. Вот со мной, не с ним! Я говорю: «Послушай, это же был я!» Я иногда шучу, меня спрашивают: «Как вас различают?» Отвечаю: «Знаете, бывает, кричу: «Серега!» Подхожу, а это — я, Толян!». Очень близкая связь, это не объяснить.

— В борьбе у вас прогресс шел одинаковыми темпами, или кто-то кого-то обгонял?

— Я первым стал чемпионом мира — и по юниорам, и по взрослым. Чемпионат Европы мы одновременно выиграли, чемпионат СССР — тоже оба, а потом чемпионат мира — я выиграл, а он стал вторым, проиграл японцу. Я шел чуть вперед. Но когда я стал чемпионом мира по взрослым, он начал меня догонять, догнал и обогнал на много-много раз. А так — начинали мы одинаково абсолютно.

«С братом рубились страшно, тренер в итоге развел по весам. Я начал гонять вниз, и от меня оставалось только 50%»

— В каких вещах он лучше чувствовал борьбу, а в каких вы? Ваш тренер Гранит Торопин рассказывал, что вы были хладнокровнее, а Сергей более темпераментный борец.

— Это объясняется очень просто. Мы оба темпераментные, но ситуация какая сложилась, что нас с братом развели по разным весам. Мне пришлось гонять вес, а со сгонкой веса связана и тактика борьбы. Я не мог атаковать, очень много ты теряешь, когда вес гоняешь. Я гонял вниз, хотя мы одинаковые по весу, я даже чуть больше был. Но я быстрее восстанавливался после сгонки. Три дня соревнований, взвесился, через два часа схватка, что-то покушал и идешь бороться. А сгоняя 7-8 килограммов, восстановиться нереально за такое время. Ты теряешь 50% всего, остается одна техника.

И когда схватка идет, ты уже не можешь атаковать, надо где-то придержать себя, сохранить силы на второй и третий периоды. Мы тогда боролись 3 периода по 3 минуты. Кто вес гонял, ему очень сложно было — ты мог выиграть два первых периода, а третий вчистую отдать. Сережа пробовал гонять вниз, но не успевал восстанавливаться. Мы сели и решили, что давайте я буду все время вниз гонять, чтобы мы вместе на все турниры ездили. Из-за весогонок я и не мог бороться агрессивно. А он мог рискнуть, был посвежее. У нас был момент, когда он на чемпионате мире вел 8 баллов. Захотел рискнуть, бросить корейца красиво на публику, но накрылся и чуть схватку не проиграл!

Нам тренер всегда говорил, что надо выигрывать красиво. Он начал бросать, такой рисковый бросок делал, совершенно неоправданно, вообще не было такой необходимости. И накрылся, тот кореец чуть не положил его. Серега встал, головой мотает, смеется — зачем я это начал делать? Еле ушел и схватку выиграл.

— Вы рассказывали «Матч ТВ», что пока вас с братом не развели по разным весам, у вас были страшные зарубы. Помните самую ожесточенную и дикую схватку с Сергеем?

— Помню, конечно. После нее нас и развели. Я его травмировал, серьезно травмировал. Думали даже, что порвал ему связки колена. Есть такой переворот — скрещиванием голеней. Его очень здорово Али Алиев делал. И вот уже тренировка закончилась, и мы давай этот прием отрабатывать с сопротивлением. В партере, кто кого возьмет. То он сверху забирает захват, то я. А там захват такой — если забрал, то защиты нет никакой. Там только надо отрывать ноги или связки рвать. А Гранит Иванович уже отошел, переодевался домой идти. И мы на спор: «Я тебя переверну» — «Нет, ты меня не перевернешь». И я его как рванул, он с таким криком выбегает. И Гранит Иванович сказал: «Все, вы больше никогда не будете вместе тренироваться». Мы как-то всегда начинаем легко-легко, а потом начинается заруба, никто уступать не хочет, и отсюда травмы. Мы настолько знали друг друга в борьбе, что вот встанем в стойку — он только посмотрит на меня, я уже знаю, что он хочет делать. Даже ничего не делает, только смотрит, а я уже читаю его. Чтобы мне его бросить или прием какой-то сделать, мне нужно не 100% включиться, а 120.

У меня сейчас здесь два парня тренируются, два чеченца-брата. Один помладше, другой постарше. Старший поменьше, но не уступает ни в чем младшему. И все время младший старшего травмирует. Младший больше гораздо, мощный. Я им говорю: «Вы точно такие же, как мы. Давайте тихонько, не рубимся». Они говорят: «Да-да, Анатолий Алексеевич». Проходит 30 секунд, а они уже рубятся опять. Все время сдерживаю их. Когда слишком друг друга знаешь, это опасно очень, травмы будут. Чтобы обмануть, надо действительно сломать, иначе не бросишь.

«Делали с Сергеем друг другу массаж. Понимал всю его психологию»

— После завершения карьеры, вы тренировали брата и вели его к Сеулу-1988. Тяжело ли было переключиться с партнера на тренера, как вас видел в этой роли брат?

— Очень легко было, мы всегда друг другу советовали, друг другу помогали. Мы как пришли к этому решению, что я стал тренером? Гранит Иванович уезжал в Индию работать и говорит: «Ребята, я хочу каких-то перемен в жизни. Вы уже все выиграли. Толя, ты должен быть тренером Сергея. Вы знаете друг друга настолько, что я вам уже не нужен. Вы профессионалы, знаете уже больше меня». Я уже был тогда главным тренером в Центральном Совете «Динамо». И в сборной уже был помощником Ивана Ярыгина, отвечал за маленькие весовые категории.

Мы с Сергеем и так, по сути, всю жизнь тренировали друг друга. Он мне подсказывал, я ему подсказывал. После схватки, до схватки, на тренировке. Торопин не всегда с нами ездил, и мы друг за другом всегда следили. Массаж я ему делал, он мне. Приемы мы вместе разбирали. Он схватку провел на тренировке, проиграл. Все ушли, мы остались: «Смотри, ты здесь проиграл, ошибся. Давай разберем» — «Он у меня ногу взял здесь, сюда двинулся, сюда сбил, сюда ушел». И так мы разбирали все моменты, не только по борьбе, но и по самочувствию, как вес согнать, как правильно подвести себя.

Бывало, Гранит Иванович подходит к нам до схваток, и его волнение сильное передается нам. Мы сразу говорим: «Гранит Иванович, я сам буду разминаться, все нормально, мы здесь разберемся». Потому что волнение передается, мы уже такие моменты чувствовали. У нас с Сергеем никакой субординации не было. Я и спарринг-партнером был у него, и тренером. Я чувствовал его, когда у него сгонка, я на спарринге немного уступал, в поддавки играл, чтобы у него легче броски проходили. Потому что когда вес гоняешь, слабый становишься, и нельзя давать эту слабость чувствовать, поэтому лучше где-то уступить немного. Я знал хорошо психологию Сергея, когда он нервничает, когда ему надо что-то сказать, когда не надо.

— Помните, что было в голове, когда настраивали брата уже как тренер — на его второй олимпийский финал в жизни — против иранца Мохаммадиана в Сеуле?

— Сергей был готов тогда на 200 процентов, ошибки были очень маловероятны. Мы этого иранца знали очень хорошо, да и всех знали. В тот период мы разбирали вообще всех претендентов, кто мог попасть на Игры. Раньше не было как такового отбора, ты не знал, кто приедет на Олимпиаду, народу в весе было очень много. Поэтому мы разбирали всех подряд, кто мог попасть на Олимпиаду. Выезжали в Иран, мы их мониторили.

Все коронные приемы на виду, если ты профессионально подходишь, ты их сразу видишь. Тогда видео мало кто снимал, нужно было все это в голове держать. Мы когда выезжали за рубеж, нам давали только две кассеты на всю команду, и мы постоянно писали на эти кассеты схватки. И привозили кассеты домой, какой-то вес записали, посмотрели, заметки сделали. Вот так и изучали основных соперников, и иранца этого знали.

— Вы сказали, что всегда понимали, когда Сергей нервничал, был не в себе. Какие у него были психологические недостатки?

— Он начинал волноваться, когда, например, был травмирован и не мог сказать об этом. Болит ребро, в партере сложно бороться, и сказать нельзя. 6-7 человек в сборной на одно место, если проиграешь или скажешь не то — сразу снять могли, и ты бы терял место. Еще Сергей, когда уже был опытным, мог занервничать, если Гранит Иванович долбил с ним одно конкретное задание долго. Тренер говорит сделать 10 раз прием, смотрит — а Сергей совсем другой делает. «Сергей, я же просил этот сделать?» — «Гранит Иванович, я уже два раза его сделал, зачем мне его 10 раз делать?!».

Тренер дает задание — сбиваем с ноги. Захват ноги, боремся, сбиваем 10 раз. Сергей один раз ошибся и 10 раз перевел. И Гранит Иванович недоволен: «Вот видишь, ты не умеешь. Один раз не перевел». И Серега нервничал: «Ну как?! Я тут таскаю-таскаю, а он говорит, что я не перевел! Я могу 10 раз перевести». Его это заводило, он уже опытный был, и мы всегда по технике выделялись. Мы очень много работали над техникой, до тошноты.

Сейчас я как тренер понимаю, что Гранит Иванович был прав. Если бы не было этого конфликта на задании сделать 10 раз, то в итоге у нас бы ничего не получилось, наверное. Тут и характер вырабатывается. Как мне говорил Бувайсар Сайтиев: «Мне Дмитрий Иванович Миндиашвили дает задание — положить чисто соперника. Я выхожу, 25-0 делаю, а Дмитрий Иванович из-за этого потом со мной неделю не здоровается. «Я тебя просил чисто положить его!»

— На какой год пришелся ваш пик и пик Сергея?

— У нас был пик — 1984 год. Нас тогда от Олимпиады отстранили, мы все в шоке были. У нас такая команда была тогда, я даже не знаю, соберется ли еще хоть раз такая. Мы бы рекорд поставили любой. Настолько конкуренция была сумасшедшая, отбор в команду. Мы были в Америке за месяц до Олимпиады. Поехали туда специально первым составом, чтобы с ними по всем весам побороться.

И мы порвали там всех — и американцев, и японцев. Не было нам равных тогда. 1980-й тоже был пик, можно сказать. Серьезно готовились, на одном дыхании Серега и я прошли Олимпийские игры.

«Последний раз ссорились с братом еще в детстве»

— Ссорились ли когда-нибудь серьезно с братом? Так, чтобы, скажем, месяц потом не разговаривали.

— Месяц — нет, конечно. Смешно это и нереально. Когда помладше были, могли поссориться, где-то несогласными быть. Мы все время на сборах с ним, жили вдвоем всегда. Постарше стали, уважение друг к другу появилось. Уже какие-то вещи говорить друг другу некрасиво, потому что взрослые люди, мужики. Смешно обижаться, здесь уважение только. Если ты чем-то недоволен, лучше промолчать, чем высказать родному брату какие-то грубости. Это некрасиво. Мы, наоборот, друг друга стали оберегать. И семьи у нас уже разные, его семья — это его, моя — моя. Здесь уже какие-то вещи не скажешь, аккуратнее надо быть. А в детстве — да, могли подзатыльник дать, растаскивали нас, бывало (смеется).

— Когда в последний раз с братом садились душевно и вспоминали все былое?

— Часто бывает. Мы сейчас в Калининграде рядом живем практически, в двух минутах ходьбы друг от друга. Построили дома рядом, причем, в районе, в котором выросли. Все время ходим друг к другу, у него баня, у меня баня. Он к себе приглашает, я его — к себе, друзья приходят. Разговоры разные заходят. Последний раз разговаривали с ним в Венгрии, когда нас «Матч ТВ» снимал.

Мы уже сейчас приезжаем друг к другу на встречу с разных стран, уже не знаем, где встретимся. Сейчас он в Америке работает, я не знаю его график — может, он приедет на турнир Медведя, а может и нет. Звоню ему: «Приедете?» — «Не знаю, посмотрим, как там все с пандемией». А так вообще часто разговариваем на все темы. И про детей говорим. Бывает часто.

Детский зал Белоглазовых — гардероб в подвале без душа и туалета. Тренер работал в трех залах и гонял из одного в другой на «Яве»

— Помните первое детское впечатление от главного тренера вашей жизни Гранита Торопина?

— Очень четко помню, в деталях. Мы занимались футболом, и оказывается, что наш тренер по футболу жил даже в одном доме с Гранитом Ивановичем. А как я попал к нему? Ездил на велосипеде с тренировок футбольных. В Доме офицеров есть подвальное помещение. Еду, смотрю — что-то там кувыркается в подвале, а уже темнело. Окна горят. Думаю: «Что там люди кувыркаются?» Остановился, посмотрел туда, и меня заметил тренер. Показывает: «Заходи сюда». А там даже окна не открываются, это гардероб, помещение под гардероб. Ширма висела, и за ней сразу гардероб, стены не было даже. Гранит Иванович просто положил ковер в подвале, и получился зал. Говорит: «Заходи» — «А куда идти?» Показывает, что обойти надо. Я обошел, велосипед оставил возле окна, чтобы не украли.

Захожу — там пацаны маленькие тренируются. «Попробуешь?» — «Давайте». Кувырки делают все кое-как, я смотрю на них — деревянные какие-то. Тоже начал кувыркаться со всеми. Мы-то с улицы, на асфальте катались, а тут ковер мягкий — конечно, я покувыркался. Гранит Иванович спрашивает: «Хочешь заниматься борьбой?» — «Ну да, хочу. У меня и брат есть» — «Приводи брата завтра». Я пришел домой, Сереге рассказал и на следующий день мы вместе пришли. Гранит Иванович тогда молодой тренер был, приехал с Сахалина, закончил Школу тренеров в Малаховке, его по распределению направили в Калининград. И он начал работать, набрал детишек, как мы.

— По методам работы Топорин был диктатором?

— Не был диктатором, мягким был. Помню, как-то бабушка к нам мальчика привела. А он со скрипкой пришел из музыкальной школы. Гранит Иванович говорит ему: «Слушай, ты музыкант?» — «Да, я музыкант. На скрипке очень хорошо играю» — «Давай так. Ты берешь скрипку, заходишь в зал и играешь, а мы будем разминаться». Мальчик спрашивает: «А зачем? Я хочу борьбой заниматься». — «Нет-нет-нет. Борьба — это очень длинный период. А ты сейчас пальчики сломаешь, и не сможешь на скрипке играть. Лучше играй, а мы будем тренироваться». И он встал и начал играть в зале! Видно по пареньку, что он музыкант, не борец.

Братья Белоглазовы со своим тренером — Гранитом Торопиным.

Тренеру говорят: «Гранит Иваныч, вы почему не берете его?» — «Я не хочу музыканта сломать. У него пальцы тоненькие. Он пальцы сломает, и ни музыкантом не станет, ни борцом. А так — хоть музыкантом станет». Бабушка говорит: «Но мы на борьбу хотим». А так, Гранит Иванович всех брал. К нему тянулись, он умел собирать людей. Никогда в жизни ни на одну тренировку не опоздал! Он работал в Калининграде в трех залах. Ездил на мотоцикле «Ява» из одного зала в другой. Он как-то приехал, у него три пальца в сторону торчат. Упал с мотоцикла, торопился.

У нас там булыжниковые, еще немецкие, покрытия. Он ехал из другого зала, опаздывал, притопил где-то и упал. И выбил три пальца в сторону. И он приехал с этими пальцами к нам, мы его ждали. В помещении в подвале Дома Офицеров не было ни душа, ни туалета, только ковер. Он открыл ключом зал, запустил нас и потом вызвал Скорую. Пока мы переодевались, он уехал в больницу на 20 минут, там ему гипс поставили, и в зал он вернулся уже с гипсом! Потом спрашиваем: «Гранит Иванович, что случилось?» — «Да я упал. Торопился, по булыжнику понесло меня и упал».

Он всегда был с иголочки одет, чистенькая маечка, костюм, борцовки. А сейчас бывает, молодой тренер выходит на тренировку в пляжных тапочках. Я говорю: «Ребят, что вы этим показываете? Ты в баню пришел, на пляж, куда?» А они обижаются… У меня батя на заводе работал, без образования, люди военного времени. У матери три класса образования, у отца вообще его нет. Они все время на работе, я со школы шел на тренировку и целый день был там. Кто у меня там был отец? Вот Торопин был мой отец. Я прихожу, он говорит: «Ты сегодня ел?» — «Ничего не ел» — «На вот тебе деньги, купи молоко и булку. Пока не поешь, тренироваться не будешь». Тогда пакеты молока такие были треугольные. А я знаю, что если пойду домой, у меня ничего там нет. Даже молока и булки. И Гранит Иванович это знал, он у нас дома был.

— В кинотеатр он вас еще водил.

— В кинотеатр водил, в баню. Раньше бани такие были — нужно было по 3-5 часов в очереди стоять, чтобы попасть туда. Один занимает, потом толпа 15 борцов приходит, и мы все в баню идем, и тренер с нами. И в кино также ходили. На сборах в Алуште — там открытый кинотеатр, жарко летом. На сборах, он говорит: «Так, в кино идем все». Чтобы не болтались вечером где-то. И он покупает билеты по 10 копеек, целую ленту билетов тащит. Не спрашивает — идешь-не идешь, нравится-не нравится, должен идти. Пришли, посидели, кто 15 минут, кто 30 — раз — уже никого нет, все разбежались! Че сидеть, жариться в кинотеатре-то? Там море плещет, девчонки, какое кино?

Гранит Иванович тогда Высоцкого много слушал, я у него даже кассеты брал дома. Тогда бабины такие здоровые были, порвется — не знаешь, как склеивать. Тащишь магнитофон, и еще батарейки в четырех чемоданах носили к нему. Мы раз с Серегой взяли у него кассеты, пленку порвали, он так переживал! Он тоже их у кого-то взял, это не его кассеты были. А она [пленка] намоталась, как борода. Мы с Серегой думаем — че делать? Мотали полдня, намотали обратно кое-как. Приносим Граниту Ивановичу, он: «Что вы сделали?! Это не мои кассеты!» — «Гранит Иванович, она играла-играла и порвалась». Оказывается, уксусом надо было склеивать, но мы же не знали.

Как-то перевернул соперника уникальным приемом, который не понял даже трехкратный олимпийский чемпион Медведь

— Вы как-то рассказывали на семинаре, что во время Кубка мира применили настолько невиданный прием, что даже трехкратный олимпийский чемпион Александр Медведь, который судил ту схватку, не разобрался в нем и ошибочно снял с вас два балла. Как вы придумывали все эти новые приемы?

— Я ту схватку помню хорошо. Обидно было страшно. Мы над этим работали, это как в фигурном катании готовили элемент и тут вам его не засчитывают. Отозвал Медведя в раздевалку: «Василич, как так?! Почему дали туда два балла?». А там парень хороший был соперник, американец.

Очень тягучий товарищ, своеобразный, его мало кто функционально обыгрывал, его именно нужно было обмануть — и я обманул. Мы готовили этот прием, его очень мало кто делал тогда. Как мы придумывали эти приемы? Подсматривали на сборах в Стайках за всеми, у кого что. Там 150 человек на сборе, одни чемпионы мира, было на кого посмотреть.

Мы молодые пацаны приехали, а там Ярыгин, Тедиашвили, Юмин — все легенды. Смотрим, как они тренируются, прошел прием какой-то: «Серега, смотри! Видел? Давай попробуем его». Потом подойдем спросим. Тогда в СССР была очень самобытная школа борьба — у якутов — одна школа, у казахов — другая, у татар — другая. Национальная борьба еще присутствовала, привозили все в кучу на сборы, и все смешивалось. И мы увидели у кого-то эту штуку в партере и стали делать на больших соревнованиях. Тот прием делали борцы, которые потом ушли, и прием сразу забыли. И только мы стали его делать.

У приема много вариаций, можно из разных положений его делать, где-то загрузить, дать сопернику встать — есть нюансы. Все тогда удивлялись: «Ого, что за переворот такой?»

И в той схватке с американцем я его сделал. Было обидно, что Василич не разобрался в приеме. Равная схватка была, но в итоге из-за ошибки Василича я проиграл 14-16.

Хотя я на 6 очков должен был выиграть. Потом этот американец в раздевалку пришел: «Покажи прием. Вот здесь ты меня перевернул, я ложусь, давай, залезай на меня»

Говорю: «Нет, дружище, я тебе не покажу». И там же Медведь в раздевалке стоит. Я ему в итоге ничего не показал, это наш арсенал, у нас пусть остается.

Надо расти, у нас всегда были техничные борцы. Тот же Тедиашвили такие броски делал в 90 кг, которые и мухачам сделать будет непросто. А сейчас тренер научил двум приемам, и думает, что борец будет выигрывать. Хотя и одним приемом можно постоянно ловить… Вот Садулаев катит в партере всех в мире. Никто не стоит! Но так, как Садулаев катит — никто не катит. Он делает очень технично это, обманывает, там есть нюансы. Все знают этот накат, это базовый прием в партере. Детей уже учат его делать. И все равно — ничего сделать не могут. У нас был парень, мельницу делал боковую. Все знают этот базовый прием, но он все равно на него ловил, делал к нему правильную подводку. И все летали! На всех видео с Иваном Ярыгиным вы увидите, как он ногой отхватывает — тоже базовый прием, но бросал всех. Тедиашвили бросал эту заднюю подножку. Все в мире знали, но отскакивали от ковра, как будто деревья падали.

Самое горькое поражение — американцу, которого за год до этого снес 25-0

— Помните самое горькое детское поражение?

— Да не детское даже. Помню, на чемпионате мира было обидное поражение. Как-то в Тбилиси боролся с американцем Хейнсом. Вел у него 15-0, а тогда при 15-0 судья спрашивал у выигрывающего, хочет ли он дальше бороться или ему сразу руку поднять.

Я мог согласиться на 15-0, руку подняли бы мне и ушел бы с ковра. Но решил дальше бороться и выиграл у американца 25-0. И через год, даже меньше, мы с Хейнсом снова встретились на чемпионате мира.

И я проигрываю ему! Я тогда единственный в команде остался без медали. Проиграл ему, потому что был перетренированный. Вижу его, идет мне в ноги, падаю, но не успеваю.

За две недели до чемпионата мира мы приехали в Стайки на сборы. Все готовые были, решили в футбол поиграть — Юг на Север, Красноярск на Махачкалу. Не просто в футбол играли, а рубились до потери пульса.

И я перегрузился. Вышел перетренированным и проиграл этому парню. Кому-кому, но ему? 25-0 выиграл до этого и проиграл. А до него, помню, бросил и положил болгарина. И после болгарина у меня будто пленка на глазах от перегрузки. Никогда не забуду то поражение. Еще проиграл, помню, Гонсалесу, американцу. Я уже четыре года тогда тренером был, хотя тренировался и с Серегой и со сборной.

Подумал: «Я еще в форме, могу бороться. Попробую на Игры попасть». И поехал на Кубок мира.

До этого пять раз из пяти у него выиграл. Всегда выигрывал у него, даже рядом его не было! А тут я вышел и в равной борьбе проиграл в финале. Подумал: «Сейчас скажут, куда он полез?» И разговоры такие пошли. Ая просто хотел попасть на Олимпиаду с Серегой, думал, что я еще в обойме борцовской.

Отец Белоглазовых не следил за спортом. Когда Анатолий стал МСМК, тот попросил доказать и забороть соседа в 100 кг

— Вы стали мастером спорта уже в школе. Звездной болезни не было?

— Да ну, никогда в жизни. Мы так воспитаны, что… Есть вот люди, которые кричат на каждом углу: «Я олимпийский чемпион!». Я никогда в жизни еще не сказал этого.

Не могу переступить через это. Зачем это говорить? Один раз какой-то человек выиграл чемпионат мира, говорят про него: «Вот, профессор борьбы». А у меня брат шесть раз подряд выиграл. До сих пор рекорд стоит. Еще и двукратный олимпийский чемпион, легендарный человек. Но он не профессор борьбы! Потому что про него не говорят и не пишут. Мне дико это понятие звездной болезни.

Я стал мастером спорта, в школе повесили плакат «Мастер спорта СССР Анатолий Белоглазов. Поздравляем». А я ребенок еще был. Мы с Серегой ездили, нас до взрослых соревнований не допускали, потому что мы 48 кг весили, недовески, дети. А я уже тогда со взрослой командой боролся, на равных с чемпионами мира.

Но до соревнований не допускали: «Пусть справку от родителей принесут». И вот мы поехали на чемпионат СССР по взрослым — Серега выиграл, а я стал вторым. И только потому что он одного чисто положил, а я всех выиграл по очкам. Мы сделали с ним ничью, вышли в финал, нас чуть не сняли за фиктивную схватку. Но не могли мы бороться друг против друга, сделали ничью. В итоге Серега одного там парня положил, а я по очкам выиграл у него. Он — первый, я второй. И нам обоим присвоили мастеров спорта.

Иду потом в школу себе, ничего не подозреваю, захожу, а там плакат «Поздравляем». Я чуть не провалился. У нас там был учитель физкультуры, женщина высокая. Она не знала, что мы так серьезно тренируемся. Думала, что мы два шалопая, раз много хулиганим в школе. Мы же никому в школе не говорили, что серьезно тренируемся. И эта женщина носила всегда значок на спортивной форме «Кандидат в мастера спорта по баскетболу». Я всегда думал раньше: «Ничего себе знание». И она любила говорить: «Вот ты станешь, как я, и тогда мы поговорим». А я мяч баскетбольный плохо бросал, приходил на физкультуру, у меня руки отдельно от хозяина висели, еле стоял от усталости. Такую физкультуру у себя на борьбе делал, что еле ходил потом в школе. И вот я стал мастером спорта уже в школе, и эта женщина узнала, говорит: «Ничего себе».

А потом выиграл чемпионат Европы по молодежке и уже стал мастером спорта международного класса. Газеты писали: «Братья Белоглазовы стали чемпионами Европы». А отец был далек от спорта, пришел домой как-то и говорит: «Слушай, ты какой-то там мастер что ли?» — «Ну да, пап, нам присвоили звание мастеров спорта международного класса». Он говорит: «А соседа, дядю Костю, завалишь?»

А там мужик такой, килограммов 100. Во двор вышли, отец кричит: «Костя, иди сюда, у меня вот борец сейчас тебя свалит». И начали бороться на траве.

У меня сейчас есть удостоверение Заслуженный мастер спорта — вверх ногами приклеена внутренность. Надпись «ЗМС» стоит правильно, а фотография и все остальное — вверх ногами. Мне говорят — иди поменяй, ты что! А мне и так нормально. Не буду принципиально менять. В 1977-м мне дали его, с тех пор и не поменял, все вверх ногами.

А тут недавно был инцидент в Подольске. Тут есть зал функциональной подготовки, нас туда пускают иногда — наверх. Я здесь два года работаю, и еще никто не знает, кто я такой вообще. Охранники, дежурные — никто не знает. Я еще никому об этом не говорил, кто я. И тут недавно подходит охранник из зала и говорит: «Слышь, вон там зал наверху видел, да?» — «Видел» — «Вот вам туда вообще нельзя, понял, да?» — «Понял, дружище, понял». А что я ему скажу: «Да знаешь, кто я?» и начну перечислять свои звания? Зачем? Он далек от спорта. Стою, думаю: «Как ему сказать?».

Это мое рабочее место, я могу со своим удостоверением «Заслуженный тренер СССР и России» ходить на все соревнования бесплатно и в любой зал зайти бесплатно. Я своим горбом это заработал, но никогда никому не сказал об этом.

У нас в свое время в сборной СССР уважение было огромное. На базе в Подольске телевизор стоял в коридоре. Не было телевизоров в номерах, один туалет был общий на всех — на чемпионов мира и Олимпийских игр. И когда заходили ветераны, Тедиашвили, например, мы вскакивали и убегали. Потому что сидеть при таких людях было некрасиво, надо было уступить и уйти. Все это понимали и уходили сразу. А Тедиашвили останавливал: «Ребят, сидите, я просто посмотреть»

«Стецик сказал: «Не ложи меня чисто». Схватку смотрел глава Польши»

— 31 июля 1980-го вы стали олимпийским чемпионом. Помните в деталях тот день — с утра и до окончания схватки?

— Там с Стециком я боролся, по-моему, да? Я Стецика хорошо знал, он у меня никогда не выигрывал. Я вам скажу больше. Когда мы с ним встретились в финале на Дружбе-1984, он подошел ко мне до схватки: «Не ложи меня чисто». Я говорю: «А чего?» — «Ярузельский смотрит, прямая трансляция будет». Президентом Польши был Ярузельский. Представляете, настрой мой? Я договорные схватки никогда в жизни не делал.

Мы так-то с поляками друзья, они к нам в Калининград приезжали, мы к ним, на всех соревнованиях встречались с ним. Вышли со Стециком, смотрю — сопротивляется, вообще ничего не дает. Думаю: «Надо пробивать его. Какие баллы, надо рвать его». Но потом начал забирать схватку и мог несколько раз уже положить его чисто, но подумал: «Я уже чемпион, до конца 30 секунд…». Не стал его ложить.

А до финала Олимпиады я уже выигрывал у него много раз, был уверен в себе. Когда ты выигрываешь у человека несколько раз, уже уверенность появляется. Почему я говорю ребятам сейчас: «Если контрольную схватку проиграл на тренировке, то он будет думать, что и на соревнованиях у вас сможет выиграть».

Если вы не хотите напрягаться на контрольной, он будет выигрывать на соревнованиях. Нужно всегда делать так, чтобы он был за тобой. Сказать ему: «Ты хороший борец, но всегда будешь за мной». Надо к этому приучать всех соперников уже на тренировках.

— Когда в последний раз держали в руках олимпийскую медаль?

— А вот недавно, кстати. Был в Калининграде, и там какое-то местное телевидение делало репортаж, и попросили медаль снять, я и показал им ее. Я как-то ее возил и в Австралию даже. Один чудак не поверил, что я могу ее привезти. Я работал в Австралии, там сдружились с мужиком, у него сын маленький, лет 12. Прилетел как-то в Австралию, они пришли меня в аэропорт встречать.

Он говорит сыну: «Вот, олимпийский чемпион». Сын спрашивает, надевал ли я медаль. Говорю, надевал только тогда на пьедестале. «А больше никогда?» — «А я тебе ее надену» — «Да ладно, не верю». У меня был отпуск, и я привез медаль в Австралию. Дал ее его сыну, он надел ее и стоял так минут 15, как будто его в землю по пояс закопали. Не верил. Да, лежит она у меня дома. У Сереги две лежит. Могли и три быть… Такое дело.

Белоглазов перенес 10 операций на кишечник из-за сгонок. Иногда его мозг не дает команду пищеводу толкать пищу вниз

— Помните самую мучительную весогонку, когда было страшно за жизнь?

— Было несколько таких. Я три раза после трех чемпионатов мира попадал в больницу. У меня 10 операций было на кишечник, последнюю сделал не так уж давно — работая тренером в Беларуси. Должен был лететь на Всемирные игры в Казань, прихватило кишечник, попал в больницу — кишечная непроходимость. Это страшная вещь, страшная. Я не знаю, как болит сердце, у меня не болело никогда, но это страшная вещь. Тебя как будто разрезают на части ножом. Болело так…

Если кишечник разрывается, то человек умирает — заворот кишок. Я обследовался в Америке, попал там в больницу после Кубка мира. У меня кровь пошла изо рта, врачи сказали: «Мы на себя не берем. Нужно, чтобы кто-то бумагу написал, поручился за тебя». Это вот у моделей есть болезнь — анорексия. Когда они себя заставляют рвать пищей. Что получается — у меня настолько организм был к этим сгонкам приспособлен, что у меня пища не доходила, вот здесь вставала [в пищеводе]. Команду мозг давал: «Нельзя!», нельзя туда дальше идти пище в кишечник, и все стоит. Утром я съел что-то, вечером иду в туалет, и меня рвет этой едой. Почему модели умирают некоторые — такая же ситуация. Команду не дает мозг, что можно кушать. Получается непроходимость, пища может идти не туда, и человека разрывает просто на части. Это страшная вещь, страшная.

Мне делали 10 операций, перекладывали весь кишечник по-разному. Только в Германии я сделал три операции, один и тот же врач. Потом он сказал: «Нельзя дальше бороться и гонять, заканчивай». Почему я и закончил в 1984-м. Для меня питание всегда как бы не имело значения. Есть оно — есть. Нет — нет. Когда мы жили дома — нет и не будет еды, и мы нормально относились. Дома ни молока, ни хлеба. Не будет еды — не будет. Будет — замечательно.

У нас нет таких людей в борьбе, кто вес не гоняет. Ну, может, единицы, Хадарцев там, могу еще несколько легендарных людей назвать, кто не гонял. Но так у нас нереально не гонять, это часть нашей игры. Ты ни у кого не выиграешь без сгонки, если ты в своем весе борешься. Там все гоняют! У нас было три дня соревнования, и все эти три дня было взвешивание утром. Вот это было тяжело — ты не можешь целый день кушать, тебе бороться надо.

Если ты съешь что-то, когда гоняешь, то у тебя и 500 граммов не сгорит. Если ты покушал на килограмм, то должен этот килограмм согнать. А согнать тяжело — организм впитывает во время сгонки еду и держит ее, не отдает просто так. Я заходил в баню, сидел и не потел вообще. 120 градусов в парилке, а у тебя и грамма пота нет, грамма! Бывало — ты идешь-идешь и просто отключаешься.

Мы гоняли всегда компанией, нам говорили не гонять по одному, потому что можешь отключиться. Я был на чемпионате мира, сидели в бане, и девчонка с верхней полки полетела кувырком. Она отключилась! Тренер ушел из парилки, оставил ее, а я сел там рядом. Чемпионат мира в Гватемале, 5 минут до взвешивания, у нее 100 граммов лишних, уже на пределе, и она отключилась. Хорошо, я рядом был, откачивал ее, воду лил. Она труп натуральный была.

Помню, Ярыгин постоянно приходил, говорил: «Давай, ты — килограмм, а я — пять гоняю». Один раз он мне часы проспорил — принес мне свой «Ролекс»: «На». Я говорю: «Не-не, Иван Сергеевич, не надо». Поспорили с ним. Он хотел за сборы 15 килограммов согнать, у него уже животик был. А я гонял для чемпионата мира, он пришел — хотел меня поддержать: «Эти часы будут твои. Я 15 кг делаю». В итоге не сделал и хотел часы отдать, говорю: «Не надо, Иван Сергеевич».

Был момент на чемпионате мира в Швейцарии-1977. Тогда мне взяли запасного дублера — Серегу Корнилаева. Думали, что я вес не сгоню. Ни разу такого не было, но они взяли дублера. Он уже не мог, еле ходил, ему сказали — до конца гоняешь, ждешь до взвешивания. Мы жили в казарме, все в одной комнате. Я уже говорю ему тихонько: «Серега, иди кушай, я сгоню, все нормально». Он пошел кушать, тут открывается дверь в казарме, заходят тренеры: «Корнилаев — на весы!» Ночью, в два часа ночи! Он встал на весы — 3 кг лишних. Они его в баню, мучили там. А я говорил ему: «Серега, я сделаю, мне 300 граммов осталось, иди кушай, воду пей».

Не спишь, конечно, сна нет никакого. Если где-то капает вода через три номера — я слышу ее. Были как-то в Кисловодске на сборах — они взяли, включили фонтан ночью. Мы чуть не поубивали их там! Фонтан воды льется для сгонщиков! Все повыскакивали из номеров: «Вы что делаете? Люди вес гоняют».

Было как-то раз, что меня сильно прихватило. Мой врач куда-то улетел отдыхать в Европу, меня положили в госпиталь МВД. Дозвонились в итоге до врача моего, он бросил все и полетел ко мне. И пока он летел, меня обкалывали новокаином часа три- четыре. Меня разрывало так, что я снимал майку и выжимал ее от пота. Так болело, что пот шел ручьями. Врач мой пока летел ко мне, сказал всем не трогать меня: «Я к нему залезал туда и знаю, что делать». Не каждый возьмется делать.

Как-то во Франции прихватило, положили, а там врачи отказываются оперировать: «Мы тебя не возьмем». А этот мужик прилетел в госпиталь в Киев и говорит: «Еще бы немного и ты умер — заворот кишок». И такая же фигня у меня была в Минске. Я пригнал к ним ночью в тапочках, шортах, машину бросил на полдороги. Они обкололи меня новокаином, я еле дотерпел. Просыпаюсь утром, привязан к кровати — уже сделали операцию. Оказывается, от клубники меня прихватило.

Помню самую первую операцию. Я проснулся, еще действующий был борец. Проснулся, сел у окна, не могу подняться даже. Смотрю в окно, там люди какие-то ходят, думаю: «Неужели все закончилось?» Не то что жизнь, а борьба. Неужели борьба закончилась? Это перед киевским чемпионатом мира было, я тогда третьим стал. Я приехал на сборы, даже разогнуться не мог, у меня вот так швы были затянуты. Думал, попробую попасть в команду, и попал. Но разогнуться даже не мог. На мост не мог встать, потому что у меня тянуло швы. В итоге стал третьим на мире, проиграл Валику Йорданову. Серега [брат] выиграл, а я третий. Эту медаль даже не помню. Помню, поймал Райха, держал его, потому что функционально был никакой.

Но никогда в жизни я не жалел, что прошел это. Мой выбор был, меня никто не заставлял, для родины или что-то такое. Нет, я просто хотел бороться. И не требую сейчас к себе отношения такого, что я подвиг совершил или что-то, — ерунда это все. Мне просто хотелось бороться. У меня проходили боли, и я шел бороться, а после каждого чемпионата мира попадал в больницу. В Америке два месяца лечил, хотя сначала подумал, что у меня сотрясение. Попал парню при проходе головой в кость подвздошную и выключился. Просыпаюсь — кровь изо рта. Думал, сотрясение, а это уже процессы пошли из-за сгонок. Федерация американская все на себя взяла по деньгам, повезли меня в Кливленд на обследование.

А как-то в Марокко меня прихватило. Поехали туда со сборной Украины, меня привезли на корабль рыболовный, там нет больниц даже, где мы были. Помню, на корабль положили, лампы операционные светят, и врачи говорят: «Мы не будем операцию делать. Не знаем, что нужно делать». Накололи меня новокаином, всякие процедуры сделали, клизмы, и меня отпустило в итоге. Врачи на корабле — что они могут сделать?

А потом в Киеве попал в больницу, тоже врачи не делают операцию: «Резонанс пойдет, если сделаем плохую операцию. Имидж наш пострадает, не можем рисковать». Спрашиваю: «А куда мне тогда?!» — «В Германию». И вот первый раз я поехал в Германию, мне помог один наш бизнесмен, Владислав Новицкий, сам борец. Случайно познакомились, он говорит: «Вы столько для борьбы и Украины сделали, я вам все оплачу». И так мне три операции сделали благодаря ему.

Вот говорят, что я более хладнокровный был борец, а Сергей — более остроатакующий. Но это неправда. Мы оба темпераментные, оба любим атаковать. Но из-за сгонок я выбирал осторожную тактику. Из-за сгонок ты очень много теряешь. Когда ты утром в день схваток взвешиваешься, а согнал ты 7-8 килограммов, то восстановиться полностью нереально. От тебя осталось 50% максимум. Остается одна техника. И когда схватка идет, ты уже не можешь часто рисковать, атаковать, надо уметь где-то придержать себя, сохранить силы на второй и третий периоды. Ты мог выиграть два периода, а третий вчистую проиграть. Я весил больше брата, но гонял в категорию ниже, потому что лучше восстанавливался. Он вообще не переносил сгонок, поэтому именно я пошел «вниз». Мы сели и решили, что я буду все время гонять вниз. Но так Сергей не гонял, то был свежее и боролся гораздо рискованнее, атаковал, мог на публику поработать.

— Сейчас на жесткой диете сидите после всех этих операций?

— Был период после операции, месяца два. А потом все нормально. Они мне что делали — обрезали кишечник в нескольких местах, а потом сшивали.

И там, где швы, надо было аккуратно. Сейчас нормально себя чувствую — тренируюсь, бегаю, борюсь, играю. Нормально все.

«Сплю в самолете, вздрагиваю. Люди смотрят, а мне снится, что в ноги проходят!»

— Схватки снятся?

— Все время. Все время снятся. Совсем недавно тут просыпаюсь и думаю: «Где я?» Сразу смотрю на потолок, на обои. «Так где я?» Думаю: «Где-то на сборах». Приснилось мне, что я где-то на сборах в гостинице. А мы сейчас с сыном снимаем квартиру в Подольске — знаю, какие у нас здесь обои.

Поэтому смотрю со сна и сразу понимаю, что-то здесь не то. Наверное, где-то готовлюсь. И потом доходит: я же дома! Иногда в самолете засыпаешь и начинаешь вздрагивать. Люди рядом так на меня смотрят! А мне снится, что мне кто-то в ноги проходит, и я ноги отбрасываю. Часто снятся схватки. Говорю своим молодым пацанам: «Как же я вам завидую! У вас все только начинается, а у меня уже позади. Я бы еще раз такой путь прошел, только бы уже не делал тех ошибок». Глаза горят у меня так же, но тело уже не слушается. Сальто назад не могу уже, два сальто и так далее. Думаю: «Елки-палки, я же раньше делал это. А теперь не могу». Но глаза горят!

И когда молодые ошибки делают, мне так обидно. Ну почему?! Ну посмотри на него, Бог ему такую фигуру дал, такое сложение, такой талантливый парень, а падает, как дерево. Думаю: «Ну, как так?». Не могу понять! Такой у тебя талант, такой гибкий, шпагат делаешь, два сальто. Я никогда на шпагат не садился в молодости. Но как ты падаешь так легко, когда тебя за ногу взяли? Как? Наверное, все от школы идет, от техники базовой.

Посмотреть эту публикацию в Instagram

Публикация от BELOGLAZOVS OFFICIAL PAGE ?? (@beloglazovscamp)

Вот так и будет, ребята. Всегда будете сзади, если не будете думать, что всегда первыми должны быть. И Гранит Иванович всегда эту песню вспоминал. Сейчас я в основном слушаю Митяева, шансон, такие душевные песни. Не слушаю вот этот бред, который поется в попсе, вообще, этого не понимаю. Может, возраст такой — хочется душевного. А Леша, сын мой, говорит мне все время: «Совок какой-то слушаешь» (смеется). Да, я совок, но это мое, мне это нравится.

«В Японии жил у самурая. Мебели нет, жена заползает, ставит чай и уползает»

— Чем Япония запомнилась? Брат ваш работал там много лет, сами жили три месяца.

— Там вещи, которые мы вообще никогда не поймем. Идут по улице, наклоняются друг другу, и ты не имеешь права поднять голову быстрее, чем другой человек. Потому что неуважение, если раньше поднял, вы должны одновременно поднять. Нельзя посылки передавать другому: «Вот, передай это ему». Потому что это унижение, ты меня как посыльного используешь.

Я жил недельку у самурая одного, он пригласил меня к себе. Землетрясение было на базе, и взял к себе меня. База тряслась так, что мебель скакала внутри. Я испугался, а они говорят: «Да это нормально здесь». У них там дома мебели нет, все по-самурайски. Жена заползает, чай приносит и уползает обратно.

Я говорю ему: «Пригласи жену, неудобно как-то» — «Нет-нет, нельзя. Она знает». Когда два мужика в комнате, женщине нельзя там находиться. Потом говорит: «Если ты разрешишь как гость, то я ее позову». Я говорю, давай, конечно, а то неудобно. Она зашла, чай попили вместе, потом уползла опять на коленях. А у него дочка — четырехкратная чемпионка мира по вольной борьбе, он сам призер Игр по классике. Уважение у японцев — это, конечно, что-то. Я когда тренером был там, они в столовую не зайдут, пока ты не доешь или не разрешишь им зайти. Я уже все съел, сижу, а они не заходят. Вот сколько бы сидел, столько бы они и стояли.

Мне никто этого не сказал! Прихожу — нет никого, они все в коридоре. «А что вы не идете есть?» Потом зашел, их завел, они сразу есть начали, рис там. Думаю: «Ни фига себе». За 15 минут до тренировки они все сидят переодетые. Это даже не обсуждается.

А как-то пошли гулять по Токио и заблудились. Со мной был один классик, Алексей Шумаков, он там тоже работал. Языка никто не знает, ни английского, никакого. Ни одного белого человека, с кем поговорить можно было бы. Идем-идем, тут какой-то чудак тормозит рядом с нами на велосипеде. «Садись на велосипед». Я сажусь, и он меня отвозит к метро! А потом Шумакова. По очереди отвез нас к метро, и мы уехали уже оттуда за город, на базу. Этот чудак когда-то тренировался у нас, а потом стал работать официантом в ресторане, и узнал нас случайно. Понял, что мы идем не туда, и предложил добросить.

— Вы часто упоминаете Бувайсара Сайтиева. В чем его феномен?

— Это феномен. Волевой спортсмен, очень честно тренировался, так пахал, что никто слова ему сказать не мог. Как-то на чемпионате мира сидели рядом, он вес гонял, тяжело, такой стоит, смотрю на него, думаю: «Ну как он с такими худенькими ручками завтра выйдет и всех порвет?» Он просто борьбу любит страшно, и брат его Адам такой же. Сейчас этот паренек, Жамалов, 74 кг. Я с Адамом разговаривал, он говорит: «Я удовольствие с ним получаю». Адам передал ему все, Жамалов — это Адам второй. А Бувайсар никогда не видит себя вторым. Чего стоит история, когда ему сломали лицевую кость, и он вышел бороться на следующий день. Другой бы берег здоровье. А Бувайсар так работает, что невозможно проиграть. «Как я могу проиграть, если столько работаю? Кто работает больше меня? Покажите мне. И если покажете, я буду работать больше него».

Стиль борьбы у него уникальный, свой. Я бы никогда не скопировал Сайтиева, он гибкий, как удав. Я не такой гибкий. Он с любого положения, как рыба в воде. Ему лишь бы зацепиться. У меня рука туда не гнется, а у него гнется аж сюда. Как я могу так? Я уже не Сайтиев. Как он борется — так никто не может. Гибкость природная, при этом высокий. Очень цепкий, выносливый, так массу тела использует, где-то вовремя загрузит, где-то вовремя оттянется. Я, например, в какое-то положение не полезу, потому что там гибкость нужна. Я знаю, что там не выиграю. А он — выиграет. Потому что у него гибкость природная. Ну и пахал он. И характер у него железный, он никому не уступит ни в чем. В футбол играли, он насмерть рубится, чтобы не проиграть.

Он еще такой — никогда не стеснялся спрашивать. Я уже тренером был, он не стеснялся подойти: «Алексеич, вот как вы думаете, если я залезаю сюда, то как?». Есть такие, вот, я — олимпийский чемпион, и так все знаю, всех научу. А он — нет, спрашивает, можно сделать или нельзя. Нельзя — а почему? Он все это спрашивает и обсуждает. Сам подходит и не стесняется спрашивать.

— Кого бы вы сейчас назвали 3-4 самыми техничными вольниками современности?

— Чамизо назвал бы в 74 кг. Чудак с Кубы, прорвался через всю их нищету. Талантливый, работать ему много надо. Жамалова бы назвал, мне интересно на него смотреть, он добавляет все время, интересно посмотреть, в кого вырастет. Кого бы еще назвал…

— Садулаев — технарь?

— Он борется мощно очень, мощный. В маленьких весах у нас человек пять есть, там они сменяются всегда, но все равно радует, что маленькие веса — наши.

«Ромеро — безбашенный чудак, баламут. Убегал от полиции в окно. А Сехудо — скромный»

— В ММА почти легендарного статуса достиг серебряный призер Сиднея по вольной борьбе кубинец Йоэль Ромеро. Пересекались?

— Я его хорошо знаю, пересекался много раз. Есть еще такой Генри Сехудо. Сергей его тренировал очень долго, три или четыре года. Он и ко мне приезжал в Стайки, в Беларусь, когда я сборную Беларуси тренировал.

Нормальный парень, очень хороший борец, олимпийским чемпионом стал. Говорит: «Рано закончил, деньги на голову посыпались, не знал, что делать. Хотел вернуться, но… Решил пойти в ММА». А Ромеро… Я на Кубе был на сборах пару раз, с канадцами приезжал. Ромеро — чудак вообще безбашенный. Его на улицах боялись все. Поэтому для него ничего там нового нет, что он сейчас делает [в ММА]. Только теперь все официально. Он ходил, люди его боялись, он — такой, парень с улицы. И что-то где-то зацепиться — хлебом не корми, он уже там. Мощный страшно, его только Адам Сайтиев обыгрывал, остальных он просто разрывал. По технике у него особо школы нет, но мощь большая. Парень безбашенный, такой ковбой типичный из Алабамы.

Я помню, как Ромеро продавал сигары в Америке. Когда полиция за ним приехала, он так выскочил в окно быстро, я даже не заметил. Как пуля! Такое окошечко маленькое, узенькое открыто. А он конь здоровый — в него! Мы приехали туда, там матчевая встреча какая-то была до Кубка мира, и кубинцы были там.

Йоэль Ромеро на борцовском ковре.

И они все сигары продают там, привозят их коробками. Ромеро мне предложил: «Купи» Говорю ему: «Да куда мне их? У нас никто их не курит». И тут работники гостиницы заходят — убирают которые. Один зашел, другой — и кто-то из них позвонил в полицию — нелегальная торговля.

И приехала полиция, а гостиница такая — все номера на первом этаже. И вдруг я смотрю — идут они. Я так и понял, что это к Ромеро. Говорю ему: «Слушай, у тебя проблемы сейчас будут». Смотрю — тюк — и его уже нет. Такое окошечко и такой лось, вжик — и исчез! Они пришли — никого нет. Посмотрели и ушли. Ромеро говорит: «Спасибо, что предупредил». Потом опять мне: «Это лучшие сигары, лучшие! Возьми, лучшие! Бесплатно отдаю тебе, возьми». Я ему: «Да зачем они мне? У меня никто не курит, я сам не курю» — «Подарок подаришь, возьми» — «А как я их повезу?» Нормальный парень, общительный очень, на месте сидеть не может.

Йоэль Ромеро с сигарой. А когда-то он их незаконно продавал.

Ему замутить что-то надо, баламут. Если на месте сидит, значит, время теряет. Чамизо — кубинец, и точно такой же. Приехал в Америку, они говорят: «Вроде языка не знает, а мы поймать его не можем! Постоянно с кем-то общается». По барам ходит, танцует, туда-сюда.

— Вас удивляет, что Ромеро в 43 года по-прежнему может гонять по 15 кг и драться на таком уровне?

— Ну а что возраст? Он атлет прирожденный. Вы видели его фигуру? Он как Криштиану Роналду — вечно молодой.

Йоэль Ромеро сделал сильную карьеру в ММА.

Он и следит сейчас за собой. И мотивация у него всегда, они же на Кубе очень бедно живут, эта мотивация там на всю жизнь. А сегодня Ромеро — миллионер, у него другая жизнь, но мотивация по-прежнему сумасшедшая.

— Сехудо в Беларуси с девушками знакомился?

— Он очень скромный парень. У него, помню, менеджер тогда был, с головой у него не очень. Ходил в очках со знаками доллара на стеклах. Приехал в очках на чемпионат мира, а там знаки доллара на стеклах. Говорю: «Слушай, что за очки?» Такой, с прибамбасами, не знаю, что у него общего с Генри. А Сехудо — скромный парень.

Блиц

— Давайте напоследок блиц. Я вам называю десятилетие вашей жизни, а вы даете ему одной фразой оценку-характеристику.

— Давайте попробуем, но это как-то сложно.

— От рождения до 10 лет.

— Хотел стать спортсменом, играл в футбол, все пробовал. Одним словом? Раздолбай.

— От 10 до 20.

— Это уже серьезно. Если учитывать, что я в 21 год уже женился…Серьезный был период, взросление.

— От 20 до 30.

— Целеустремленный.

— От 30 до 40.

— Целеустремленный. Такой же.

— От 40 до 50.

— Задумался, что буду делать в жизни.

— От 50 до 60.

— Это уже зрелость, уже многое понял.

— Вы, кстати, верующий человек?

Ну не сказать, что верующий. Так, захожу в церковь, бывает. Сказать, что сильно верю… Что-то есть, но никогда не надеялся особо. На Бога надейся, а сам не плошай. Вот по этому правилу живу.

***

Единоборства / ММА: другие материалы, новости и обзоры читайте здесь